ISBN: Ostalo
Godina izdanja: 1983
Jezik: Ruski
Autor: Strani

U dobrom stanju, potpis autorke

Raisa Davydovna Orlova-Kopeleva (ruski : Raisása Davýdovna Orlóva-Kópeleva, 1918. Moskva - 1989. Köln) bila je ruska spisateljica i druga supruga Leva Kopeleva.

Воспоминания о непрошедшем времени / Раиса Орлова. - М.: Ardis, 1983. - 330 с., 5 л. ил.; 22,6х15 см. С 14 фотографиями из архива автора. В цветной иллюстрированной издательской обложке.

Язык: Русский Эту книгу Раиса Орлова писала двадцать лет. Она вновь и вновь перебирала все случившееся на ее веку, пыталась ответить себе и читателям, как вышло, что в молодые и зрелые годы верила в ложь и была невольной соучастницей этой лжи и зла, до конца ли искупила то, в чем считала себя виноватой. Пожалуй, особая ценность книги в том, что окончательного ответа автор не нашел.

Виктор Некрасов «Воспоминания о непрошедшем времени» Раисы Орловой

«Новое Русское Cлово», 23 февраля 1984 г.


В книге 330 страниц. Для меня это много, читаю я медленно. Но прочел за неделю — невиданные темпы.
Люблю и считаю самыми нужными книги о жизни. Подведение каких-то итогов. Пусть это жизни разные, непохожие. Как у Григоренко, Буковского, Евгении Гинзбург, Надежды Мандельштам, Берберовой, Лидии Жуковой... Тюрьмы, лагеря, ссылки, война, эмиграция, Харбин, Шанхай, Париж... Все интересно. Вера, самообман, прозрение, переосмысливание, стыд за прошлое, вера во что-то новое, а может, и отсутствие ее. Исповедь, словом.

Книга, которую я только что прочел, и прочел с большим интересом, — книга Раисы Орловой `Воспоминания о непрошедшем времени` — это книга о ее жизни. Я чуть постарше автора, но в общем-то мы жили в одно и то же время — назовем его сталинским, — когда умер Ленин, мне было 13 лет, Орловой — всего пять...

Я старше Орловой только на восемь лет, но видел все же немецкий цеппелин над Парижем, ходил с мамой в ее `Опиталь-Станислас`, приносил гостинцы лежавшим там французским солдатам; вернувшись с родителями в Россию, увидел не только живого городового, но и Николая II, когда он приезжал в Киев, а потом, в Николаевском парке, где меня пасли, общался со всеми солдатами, которые ухаживали за нашими нянями — немцами, поляками, белогвардейцами, красноармейцами, петлюровцами, гайдамаками, возможно даже, махновцами. И со всеми дружил. Когда же обстрелы кончились, поступил в гимназию, очень скоро превратившуюся в Единую трудовую школу. В такую же, чуть попозже, поступила и Р. Орлова. Таким образом, мы оба выученики советской школы. Хотя я еще успел захватить пресловутый Дальтон-план — замечательный план, запрещавший строго-настрого готовить дома уроки. Ну, а потом пошли все эти обществоведения, краеведения, природоведения, родиноведение, на которые мы все и выросли... Затем уже ВУЗы. У нее ИФЛИ — литература, у меня Строительный — архитектура. У нее Москва, у меня Киев. Вот и вся разница. Впрочем, довольно существенная.
`Введение` в книгу Р. Орловой начинается так:
`Эта рукопись началась в 1961 году.
— Во что ты верила?
— Как ты могла в ЭТО верить?
— Во что ты веришь сегодня?
Вопросы звучали неотступно, звучали вокруг, звучали в моей душе.
И я спрашивала, допрашивала себя.
До 1953 года я верила во все, вплоть до `заговора врачей-убийц`. Горько оплакивала смерть Сталина.
В 1961 году признаваться в этом себе и другим было не только стыдно, но уже и странно.
А я верила. И я не одна!`
Именно поэтому интересно, и полезно, и нужно читать книгу Орловой. Это рассказ о своей жизни, жизни человека, интеллигента, москвича, который умудрился до 35 лет прожить, слепо веря в обман, оплакивая смерть тирана.
Сейчас это кажется чудовищным, и все же...
Для меня и моих друзей смерть Сталина была праздником, днем освобождения, мы тут же распили свою поллитровку. Но могу ли я сказать, что я во что-то не верил? Нет! Ко дню смерти Сталина я уже десять лет был членом партии, вступив еще в Сталинграде (во время войны все вступали) — многое потом мог понять, тем не менее, не кто иной, как я, уговаривал своего ближайшего друга, малость, правда, под градусом: `Слушай, я дам тебе рекомендацию. Именно такие, как ты — честные, правдивые, хорошо воевавшие, именно такие нужны партии! Ты же понимаешь — ты, я, Митька, все мы...` Ну и т.д. А было мне тогда уже под сорок, не сопливый мальчишка. Друг мой не внял моим увещеваниям — в партию не вступил. И ему легче. Во много раз.
Но об этом позже.
Я слыхал о книге Орловой разные суждения. И чего это она выворачивается наизнанку? И зачем обо всем этом вспоминать? И как можно было во все это верить, а не ненавидеть? И работать на эту власть, укреплять ее? И вообще, она не рассказывает всей правды...
О всей правде говорить не будем. Ни Пушкин, ни Гоголь, ни Тургенев, ни Чехов не рассказали всей правды. Даже Толстой, даже Короленко... Так что уж лучше помолчим.
А насчет выворачивания наизнанку и веры в какие-то идеалы поговорим.
А. Блок поверил в революцию и пошел ей навстречу. Маяковский даже больше, считал себя ее певцом, запевалой. А Мейерхольд? Можем ли мы осудить их за это? Бунин осудил. А я нет. И Орлову тоже. Мы понимаем — то были первые годы. Самодержавие было свергнуто. Зажглась заря нового. Как хотелось в нее верить! `мы наш, мы новый мир построим!` Как всем хотелось тогда этого!
Мы — намного более молодое поколение. Но и нам хотелось строить новое. Не без некоторого стыда я вспоминаю свои студенческие годы. Ведь на полном серьезе в своих курсовых проектах, а потом и в дипломном проекте я искал и, как мне казалось, воплощал образ самой радостной, жизнеутверждающей, самой демократичной в мире архитектуры — советской! Да-да, без всяких шуток, так и писал в своей пояснительной записке. Заслужил я, правда, за свой диплом только троечку (так называемое `богатство` — очень любимое тогда слово — сталинской архитектуры, все эти фронтоны и капители, казались мне недемократичными, т.е. антисоветскими), но самое забавное во всей этой истории — это то, что, попав впервые в Рим, будучи уже не архитектором, но все же советским писателем, я к великому своему недоумению и даже ужасу обнаружил удивительное сходство между своими юношескими проектами и итальянской фашистской архитектурой. Та же якобы простота, та же якобы величественность и монументальность. А ведь я ничего об архитектуре времен Муссолини не знал. Ни `Форо Олимпико` с монументальными мраморными атлетами, ни здания ЭУР — комплекса зданий предполагавшейся, но так и не открытой всемирной выставки. Одно и то же. Или почти одно и то же. Через железную стену. И какую. Весьма знаменательно...
После первой войны появился термин `потерянное поколение`. Мы, наше поколение, не было потерянным, оно было погубленным, дико искареженным. Нас всеми силами оболванивали. Всем, чем могли. Лозунгами, трафаретами, газетными передовыми, шестью условиями Сталина. Мы, правда, в это не верили, но в искусство верили. `Путевка в жизнь`, `Броненосец `Потемкин`, `Чапаев`, трилогия о Максиме, `Великий гражданин`, `Ленин в Октябре`, `в 18-м году`! Ходили, смотрели, восторгались. Ах, Чирков, ах, Щукин, ах, Боголюбов! А тут еще челюскинцы, ледокол `Красин`, чкаловские перелеты, стратосфера. Ко всему молодость, влюбчивость, походы с рюкзаками по всяким там Военно-Сухумским и Военно-Осетинским дорогам, и `Сердце, тебе не хочется покоя`, и, конечно же, `Чужой земли не хотим, но и своей, ни одного вершка, своей земли не отдадим!` Во что это последнее вылилось, мы теперь хорошо знаем, но тогда, красивые, двадцатидвухлетние, мы глубоко верили, что не отдадим.
Да, мы искалеченное, искореженное поколение... Е. С. Гинзбург была верующей коммунисткой (это чувствуется еще по первой ее книге), П. Г. Григоренко, организатор первых комсомольских ячеек на Украине, был во время войны не только коммунистом, но и ярым сталинистом. Потом стал верить в другое. И много для этого другого сделал.
А Р. Орлова просто написала книгу. О том, как верила и перестала верить. В ней нет тюрем и лагерей, нет того, чего так много у Е. Гинзбург и В. Буковского. Нет страха, который сопровождал всю жизнь Надежду Мандельштам. Нет войны, которой так много у генерала Григоренко. В ней все проще и обыденнее — учеба, работа в ВОКСе, в редакции журнала `Иностранная литература`, поездки даже за границу, встречи с людьми — но в этой обыденной, как я сказал, жизни — тоже жизнь. Назовем ее рядовой, рядового советского человека. В ней меньше ужасов, но достаточно того, о чем можно рассказать.
Начала Орлова писать свою повесть в 1961 году, в год, когда XXII съезд партии принял решение поставить памятник `жертвам культа личности`, когда она прочитала `Один день Ивана Денисовича`.
Мне тогда казалось, — пишет она во введении, — что и моя страна, и партия, членом которой я была два десятилетия, тоже пытается очнуться, разобраться в том, что происходило с ней, что с ней сделали, что она сама с собой сделала. Верила я в то время в `коммунизм с человеческим лицом`, еще не зная этого словосочетания`.

Закончена же книга в 1982 году. И заканчивается словами: `Но пока мысль еще ясна, пока рука держит перо, пытаюсь рассказать, как мы жили`. И под этим:
`Москва, Жуковка, Переделкино, Комарово, Кельн. 1982 г. А жили мы нелегко, это говорю уже я. И об этом книга Орловой. Сумевшей бесстрашно посмотреть в свое прошлое. И рассказать об этом. Что тоже не просто.

rusija - sssr - disidenti